В статье обсуждается феноменологический метод Гуссерля в аспекте двойственного отношения к скептицизму – явной критики и неявного сближения с позицией скепсиса. Основной тезис статьи состоит в том, что скептицизм как преодоление сомнений и нейтрализация позитивного и негативного является основным методологическим ориентиром Гуссерля, а термин ≪эпохе≫ – обозначением позиции, которая объединяет теоретико-познавательный принцип равнозначности данностей по отношению к существованию или несуществованию предмета с попыткой представить отказ от вовлеченности в любой вид конкретного опыта как особый опыт.

Проводится различие между философским и общераспространенным пониманием скептицизма. Выявляется общая предпосылка скепсиса: полагать тождество в качестве опыта, а не искусственной процедуры. Анализируется способ введения и статус основных терминов Гуссерля – ≪значение≫ и ≪смысл≫ в контексте проекта ≪чистой логики≫. Показано, что источником терминов ≪интенция значения≫ и ≪осуществление значения≫ является сфера эмоций и чувств. Констатируется противоположность позиций Брентано и Гуссерля в вопросе аналогии между суждениями и сферой душевной жизни. Рассматривается гуссерлевская оценка роли субъективизма и скептицизма в преодолении естественной установки. Вопреки Гуссерлю, сближавшему вплоть до отождествления субъективизм и скептицизм, проводится существенное различие между ними. Подвергается критике обоснование различия значения и предмета с помощью допущения самотождественности предмета с разными значениями. В этой связи подвергнуты критическому анализу известные гуссерлевские примеры с Наполеоном, треугольниками и лошадьми, которые должны были служить подтверждением обоснованности указанного различия. Выделяются два ключевые момента феноменологического скептицизма: нейтральность значения, или смысла, по отношению к реальности предмета и нейтральность предмета по отношению к существованию или несуществованию.

В статье рассматривается вопрос о мирской мотивации и аффективном характере феноменологического эпохе. Предпринята попытка показать, что, несмотря на то, что эпохе у Гуссерля выступает методической операцией, призванной приостановить заинтересованность миром – как аффективную, так и, прежде всего, ту, которая заключается в наивной вере в независимое от сознания существование мира, – оно, как и скептическое эпохе, неразрывно связано со стремлением достичь определенного аффективного состояния, а именно состояния безмятежности, и мотивировано мирскими интересами, которые оно в то же время ретроактивно снимает. Благодаря этому эпохе становится опытом радикальной аффективной вовлеченности в мир как таковой. В первой части статьи демонстрируется, что в классическом описании процедуры эпохе, данном в § 31–32 I тома ≪Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии≫, Гуссерль мотивирует эпохе не теоретическими, а экзистенциально-практическими соображениями. Эпохе должно позволить тому, кто его практикует, достичь совершенной свободы по отношению к миру. Показано, что эта свобода есть не что иное, как феноменологически понятая безмятежность или атараксия. Во второй части статьи эксплицируется связь эпохе с естественным интересом к миру. Свобода не исчерпывает мотивацию эпохе, поскольку эпохе, по Гуссерлю, можно подвергнуть только то, что может быть модализировано – дано как сомнительное, несуществующее, возможное и т. п. Поэтому эпохе мотивируется также модализируемостью мира. Но модализи- руемость мира предполагает первоначальный интерес к существованию мира, который эпохе как раз должно вывести из игры. Благодаря эпохе этот интерес раскрывается как интерес, который невозможно реализовать. Таким образом, аффективный характер эпохе заключается не только в безмятежности, но и в отчаянии, представляющем собой отказ от надежды на реализацию мирских интересов и снимающем их задним числом. В противоположность естественному опыту эпохе как безмятежность и отчаяние есть подлинная аффективная вовлеченность в мир как мир.

В статье рассматривается деконструкция М. Хайдеггером метафизических предпосылок моральной философии Нового времени. Его интерпретация Аристотеля (соединенная с анализом раннего христианства) позволяет предложить оригинальную версию онтологии, объединенную с этикой. В такой оптике ≪Бытие и Время≫, как и ≪Никомахова этика≫, представляет собой этический трактат: он также основан на понимании человеческого этоса (от греч. ἦθος, ≪нрав, характер, душевный склад, гнездо≫) и раскрывает характеристики жизни, структурированной ≪должным≫. В эпоху Просвещения в сфере практической философии произошла смена парадигмы, связанная с переходом от этики (т. е. этоса как формы жизни с ее практическими и нормативными измерениями) к моральным концепциям, основанным на индивидуализме и различии между фактами и ценностями. Раскол между онтологией и учениями о морали сделал невозможным любое обоснование или оправдание этики. В отличие от модернистских теорий морали, пытающихся выразить беспристрастные и свободные от ценностей принципы индивидуального поведения, философ исследовал условия возможности изменения образа жизни. Понимание этики Хайдеггером можно истолковать в аристотелевском контексте, в котором жизнь в социуме (т. е. бытие в ≪совместном мире≫) определяет онтологические условия, делающие возможным этическое действие. Философ раскрывает существование Dasein в контексте некоего перфекционистского понимания: в нем обнаруживаются два модуса, один из которых очевидно более ценен (или совершенен), чем другой, – по крайней мере, благодаря более широкой перспективе и глубокому самопониманию. Исполнение ≪этики≫ означает раскрытие индивидуализирующего способа раскрытия мира, что подразумевает чуткость к зову Бытия и готовность посреди мира трансформировать свою конечность, чтобы стать ≪подлинным≫ членом исторического сообщества. В онтологической структуре Dasein такой способ бытия исполняется в особых раскрывающих ≪настроениях≫ (πάθη), несводимых ни к эмпирической чувственности, ни к когнитивным функциям. Фактичная реализация этических ценностей выражается в решимости, стойкой приверженности выбранному историческому наследию, чуткости ко всем аспектам актуальной ситуации. Эти характеристики раскрывающих ≪настроений≫ образуют список метакультурных добродетелей, являющихся основанием для взаимопонимания и диалога между представителями различных ≪этосов≫ фрагментированного социума.

В статье сравниваются работники с высшим образованием и без, во-первых, по распространенности признаков неустойчивой, прекарной занятости, сопровождающейся низкой социально-правовой защищенностью, нестабильностью, уязвимостью; во-вторых, по характеру взаимосвязи неустойчивости занятости и субъективного благополучия, трактуемого в широком смысле как совокупность разнообразных оценок жизни в целом, ситуации в сфере трудовой деятельности.

На основе анализа данных всероссийского опроса работающего населения установлено, что работники с высшим образованием в меньшей степени вовлечены в прекаризованные формы трудовых отношений, реже сталкиваются с такими признаками неустойчивости занятости, как отсутствие бессрочного трудового договора, оплаты больничного, отпуска, ≪серые≫ зарплаты, частая смена места работы.

С повышением неустойчивости занятости работника удовлетворенность жизнью снижается в одинаковой степени для работников с высшим образованием и без, а удовлетворенность работой существеннее для последних. Взаимосвязь между прекаризацией и удовлетворенностью работой опосредована наличием высшего образования, которое немного компенсирует и сглаживает негативные эффекты неустойчивости занятости, но в то же время не позволяет избежать полностью проявлений прекаризации и их последствий для субъективного благополучия.

В статье анализируются свободное время и досуговые практики трудящихся в условиях роста нестандартной, неустойчивости занятости, ухудшения условий труда, нарушений трудовых прав работников. Несмотря на прогнозы исследователей о значительном увеличении свободного времени и осознанном досуге трудящихся в будущем, связанными с технологическими и социальными изменениями, в настоящее время можно наблюдать очевидную девальвацию ценности свободного времени как времени воспроизводства, саморазвития, отдыха и праздности. Анализ данных, полученных в ходе общероссийских исследований ≪Прекариат–2018≫ и ≪Прекариат–2022≫, проведенных социологическим факультетом РГГУ в 2018 и 2022 гг., показал, что значительная часть работающего населения испытывает постоянную нехватку свободного времени, регулярно перерабатывает, может позволить себе пассивный досуг, не требующий существенных материальных и эмоциональных затрат. Досуговые практики закрепляют социальную дифференциацию в обществе, а не способствуют ее преодолению. Размывание границы между свободным и рабочим временем усугубляет положение работников, времени на осмысленные, активные и развивающие досуговые практики фактически не остается.

В статье рассматриваются методические проблемы формирования классификационных признаков для проведения типологического анализа молодежи по показателям здоровьесберегающего поведения. Предлагаются методические решения для введения совокупности независимых между собой показателей – классификационных признаков – исходя из представлений о четырехкомпонентной модели измерения здоровьесберегающего поведения. Эта модель получила распространение в отечественных и зарубежных исследованиях, ее составные элементы относятся к курению / отказу от курения, к употреблению алкогольных напитков, к характеру питания и физической активности. Классификационные признаки, описывающие такое основание типологии, сформированы в виде индексов, сконструированы на основе вторичной концептуализации первичных данных ≪Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ ВШЭ (RLMS HSE)≫ (2017 г.).

В статье сделан акцент на анализе дружбы, саботажа в конфликте, обучении детей практикам лжи как некоторых форматов практик социального взаимодействия в детстве, закладывающих основы социального порядка в обществе. Выявлен фокус актуальных исследований, посвященных:1) влиянию семейной миграции на дружбу детей, 2) концептуализации дружбы между детьми начальной школы в этнически разнообразных сообществах,3) пониманию дружбы в семье и школе у девушек-беженцев, 4) ≪эффектам≫ соседства, негативным последствиям взросления в бедном районе, 5) практикам саботажа в конфликте между детьми-сиблингами, 6) тому, как родители учат своих детей говорить неправду, 7) событийности детства современных юношей и девушек. Рассмотренные практики осваиваются раньше мальчиками идетьми из состоятельных семей, девочками и детьми из бедных семей – позже. Делается вывод о том, что практики дружбы, саботажа и лжи обозначают особенности практик социального взаимодействия в детстве, но актуализирует вопрос необходимости продолжения их исследования в контексте условий российского детства.

Производится анализ трансформации кинообраза медицинской сестры в советское и постсоветское время. Средний медицинский персонал является самым многочисленным среди медиков. Увеличение количества молодежи, поступающей в медицинские училища, снизит дефицит кадров отрасли, но для этого требуется повышение статуса медработника. Кинематограф служит надежным инструментом формирования общественного мнения, конструирующим его целенаправленно и системно. В статье показано, что за последние десятилетия наблюдается смена нравственно-идейных принципов, установок профессиональной группы, меняется художественный образ героя, его характерные черты и, как следствие, – общественное мнение тоже трансформируется, следуя за культурным нарративом в виде кино. Автор обращается к советскому кинематографу, в котором на первый план выходили герои, имеющие высокие идеалы и ориентиры. В течение последующих трех десятилетий в новой России образ медицинского работника менялся. Автор приводит описание сюжетных линий и персонажей особо значимых и популярных киноработ с целью понимания того, как аудитория видит действующих лиц – медицинских сестер, и как, благодаря этому знанию, можно повлиять на общественное мнение.

Рассматриваются общие подходы к восприятию иностранцами русского изобразительного искусства в средневековой России с конца XV по XVII в. Восстановление единого русского государства открывало широкие возможности для разнообразных контактов с европейскими странами. Приезжавшие из Европы в Россию с различными миссиями представители разных стран формировали свое представление о незнакомом им государстве, в том числе о его художественной культуре. Изобразительное искусство редко попадало в сферу внимания путешественников, которых из-за вероисповедания, как правило, не допускали в православные храмы. В результате складывались устойчивые стереотипы о низком художественном качестве икон и об отношении русских к ним как объектам языческого поклонения. Только немногие из путешественников, получавшие прямой доступ к лучшим произведениям и соответствующие пояснения, могли по достоинству оценить художественные достоинства икон как произведений искусства. Наряду с иконами, по свидетельству зарубежных авторов, уже начиная с конца XV в. начинают входить в обиход и портретные изображения. Несмотря на разные основы и традиции древнерусского и европейского искусства, тесное взаимодействие стран неминуемо приводило к общему пониманию задач и форм художественного творчества.

В 2001 г. казахстанский художник Ербосын Мельдибеков создал работу ≪Пастан≫ – видеоперформанс, в котором автора методично избивают, попутно осыпая оскорблениями. ≪Пастан≫ стал первой частью цикла, демонстрирующего четыре разных сценария с участием униженного и страдающего субъекта. Этот персонаж демонстрирует регресс к первичному состоянию, оказываясь в одном ряду с другими живыми существами и даже неодушевленными предметами. Антропологической и психологической аскезе этих работ соответствует их подчеркнуто аскетичное формальное решение, восходящее к неоавангарду 1960–1970-х гг. Основным медиумом здесь также выступает тело художника, почти освобожденное от атрибутов социокультурной идентичности. Однако, в отличие от ≪классиков≫, Мельдибекова интересуют не столько границы искусства, сколько границы человеческого. В целом его работы образуют визуальную антропологию, основанную на двух полюсах. На первом – монументальные и триумфальные формы, в которых выражает себя политическая власть, использующая эстетические механизмы, чтобы вознестись над человеческой природой. Ирония состоит в том, что как раз подобные монументы оказываются у Мельдибекова символами эфемерности. На противоположном полюсе мы обнаруживаем то, над чем возвышается власть, но что неизбежно образует ее субстрат, – бренную плоть, расходный материал истории. Герой видеоперформансов – антипод героя памятника: он жалок и немонументален. Но в нем гораздо больше стойкости, он упорно держит удары судьбы и сломить его не так просто.

Тема зарождения художественной критики во Франции второй половины XVII – первой половины XVIII в.; довольно широко освещенная в зарубежной научной литературе; до сих пор остается недостаточно разработанной в отечественном искусствознании. Тем не менее эта проблема чрезвычайно важна для понимания процессов; происходивших во французской и; шире; европейской художественной среде.

В статье ставится целью осветить процесс становления критики не только как литературного жанра; но; в первую очередь; как феномена культурной жизни. Опираясь на оригинальные письменные источники и зарубежную научную литературу, автор прослеживает; как в парижской художественной среде подготавливался выход изобразительного искусства на свет публичности.

Автор рассматривает такие важные вопросы; возникшие на этапе становления и легитимизации критики; как отличие ее от уже существовавшей теории искусства; а также отличие критика от теоретика и историка изобразительного искусства. Произведение должно отныне удовлетворять не только мастера; заказчика и узкий круг знатоков. Социум становится активным участником художественной жизни; а зритель закрепляет за собой право судить об искусстве.

Постепенно критика становится все разнообразнее и полифоничнее. Появляются произведения; написанные от лица различных персонажей; сочинители адаптируют к себе давно известные литературные жанры: эпистолярный; дневниковый; пьесы; стихи; диалоги. На долгие годы критика становится действующим каналом коммуникации; связывающим всех участников художественной жизни.